Прежде чем знакомиться с работами различных исследователей имеет смысл прочитать основные вехи их биографии. Происхождение и жизненный опыт сильно влияют на формирование научных концепций. Попробую доказать это на примере трудов Гумилёва, Валлерстайна, Фурсова, Арриги и Дерлугьяна.
Гумилев
Исторические концепции Льва Гумилева вызывают споры до сих пор. Меня всегда удивляло, что он был единственным советским историком, который продвигал теорию евразийства (взаимовыгодного союза Золотой Орды и Руси, а не татаро-монгольского ига). Согласно этой теории: татары лавинами приходили на Русь, разоряли её и давили население поборами. Однако татарское владычество не проникало в быт покоренной страны. Само татарское царство, как и все азиатские кочевые царства, было мозаичным. Оно втягивало в себя многие народы, подчиняло единой власти, облагало данью, карало неповиновение. Но оно в конечном итоге не утверждало насильственно своего быта. Несмотря на грандиозный размах завоеваний, на сосредоточенность воли на внешних деяниях, в татарском царстве отсутствовала внутренняя сила. И поэтому, быстро возникшее, оно сравнительно быстро и распалось. Татарские завоевания были лишены религиозных побуждений. Отсюда их широкая веротерпимость.
Русь, вернее, та ее северо-восточная часть, которая вошла в состав Золотой орды, оказалась спасена от католической экспансии, сохранила и культуру, и этническое своеобразие. Иной была судьба Юго-Западной Червонной Руси. Попав под власть Литвы, а затем и католической Речи Посполитой, она потеряла всё: и культуру, и политическую независимость.
В связи с этим у меня всегда возникал вопрос: «А вошли бы русские земли в состав Великого княжества Литовского, если бы не было монгольского завоевания? Может быть, наоборот, Литва была бы поглощена Русью? Тогда история Украины сложилась бы иначе». Характерно, что и во времена монгольского ига Литва не прекращала своих походов на Русь.
Причину склонности Льва Гумилева к евразийству я обнаружил в книге «Лев Гумилев», выпущенной доктором философских наук Валерием Деминым в серии ЖЗЛ. Вот, что он пишет: «Согласно семейной легенде, не подтвержденной, однако, документально, по материнской линии Лев Николаевич вполне мог считать себя потомком рода Чингизидов. Вот что говорится в одной из записных книжек Анны Андреевны: «Моего предка хана Ахмата убил ночью в его шатре подкупленный русский убийца, этим, как повествует Карамзин, кончилось на Руси монгольское иго. Этот Ахмат, как известно, был Чингизидом. Одна из княжон Ахматовых, Прасковья Егоровна, в XVIII веке вышла замуж за богатого и знатного сибирского помещика Мотовилова. Егор Мотовилов был моим прадедом. Его дочь, Анна Егоровна – моя бабушка. Она умерла, когда маме было 9 лет, и в честь ее меня назвали Анной».
Независимо от того, как относиться к подобной информации с научной точки зрения (многие подвергли приведенные сведения сомнению), сам Лев Николаевич воспринимал факты, сообщенные матерью, вполне серьезно. В одном из интервью он прямо заявил, что в его жилах течет кровь старшего сына Чингисхана Джучи, основателя Золотой Орды».
Получается, что по отцу Николаю Гумилеву, Лев Гумилев считал себя русским дворянином, а по матери Анне Ахматовой – Чингизидом. В этом и был для него союз Руси и Орды. Интересно, какую историческую концепцию поддержал бы Лев Николаевич Гумилев, если бы считал себя по отцу польским шляхтичем, а по матери потомком иудейских раввинов?
Однако на идее евразийства Лев Гумилев не остановился, а пошёл ещё дальше в плане восхищения кочевыми народами. Вот как об этом пишет Валерий Демин: «Уже на склоне лет Л. Н. Гумилёв делился с друзьями воспоминаниями: как и когда пробудился в нем интерес (перешедший в страсть) к истории Срединной Азии: «Когда я был ребенком и читал Майн Рида, я неизменно сочувствовал индейцам, защищавшим свою землю от “бледнолицых”. Но поступив в университет и начав изучать всеобщую историю на первом курсе, я с удивлением обнаружил, что в истории Евразии есть свои “индейцы” — тюрки и монголы. Я увидел, что аборигены евразийской степи так же мужественны, верны слову, наивны, как и коренные жители североамериканских прерий и лесов Канады. Но больше всего меня поразило другое. Отношение цивилизованных европейцев к индейцам ничем не отличалось от их отношения к тюркам и монголам. И те, и другие считались равно “дикими”, отсталыми народами, лишенными права на уважение к их самобытности. “Господи, — подумал я, — да за что же им такие немилости?” Но моя попытка разобраться в вопросе столкнулась с немалыми сложностями. Целостной истории тюрок и монголов просто не было. Тогда-то я и решил заняться этой темой сам».
Думаю, что жители городов, взятых монголами с помощью обмана, много могли бы рассказать Льву Гумилеву о том, как были «верны слову и наивны» их завоеватели. Монголы легко нарушали обещания, которые давали представителям других народов. История монгольских завоеваний написана кровью многочисленных жертв. Например, Рязань после их захвата и массового уничтожения местных жителей не смогла восстановиться на прежнем месте.
Валлерстайн
В книге Иммануила Валлерстайна «После либерализма» меня удивило, что он назвал протестное движение хиппи и «новых левых» в конце 1960-х годов «всемирной революцией». Привожу выдержку: «В апреле началась всемирная революция 1968 г. На протяжении трех лет она проходила повсеместно — в Северной Америке, в Европе и Японии; в коммунистическом мире; в Латинской Америке, Африке и Южной Азии. Конечно, ее проявления на местах очень отличались друг от друга. Но всем этим многочисленным движениям были присущи две общие черты, сделавшие эту революцию событием мирового значения. Первая состояла в неприятии господства США (символически это выражалось в оппозиции к их действиям во Вьетнаме) и тайному советскому сговору с Соединенными Штатами (что проявлялось в теме «двух сверхдержав»). Вторая заключалась в глубоком разочаровании так называемыми старыми левыми во всех их трех разновидностях: социал-демократических партиях Запада; коммунистических партиях; и национально-освободительных движениях в третьем мире. Революционеры 1968 г. считали, что старые левые недостаточно и неэффективно антисистемны. И действительно, складывалось впечатление, что главным злом для революционеров 1968 г., даже более страшным, чем Соединенные Штаты, были старые левые. Всемирная революция 1968 г. — как политическое событие — быстро вспыхнула и быстро погасла. К 1970 г. от нее остались только тлеющие угольки — в основном в форме маоистских группировок. К 1975 г. от нее не осталось даже этих угольков. Тем не менее, воздействие ее продолжалось значительно дольше. Оно низвергло с пьедестала реформистский центристский либерализм как господствующую идеологию геокультуры, принизив его роль до одной из многих конкурирующих идеологических доктрин с сильными соперниками как в левой, так и в правой частях идеологического спектра. Оно повсюду заронило в людях сомнения в роли государства как основного орудия социальных преобразований. И оно разрушило оптимизм в отношении неизбежности прогресса, особенно когда последнее воплощение этого оптимизма — ее собственная ослепительная траектория — угасла, не успев разгореться».
Никто не спорит с тем, что в конце 1960-х по всему миру прокатилась волна протестных движений. Однако, определение к этим событиям не применяет почти никто. Почему Валлерстайн настаивает на том, что это была «всемирная революция»? Вот, что об этом написал российский историк Андрей Фурсов, которому довелось поработать вместе с Валлерстайном: «И. Валлерстайн — далеко не кабинетный учёный. Это политически ангажированный и политически активный человек, который занимает ясную позицию и не скрывает её. Автор «Современной мир-системы» в 1968–1969 гг. принимал активное участие в студенческих волнениях в Колумбийском университете (США), после чего ему вплоть до середины 1970-х годов пришлось работать в Канаде, пока первый том «Современной мир-системы» не принес ему всемирную известность. В любом случае, Иммануил Валлерстайн как учёный и мыслитель сформирован «длинными шестидесятыми» (1958–1973 гг.) с их надеждами и иллюзиями, их революционностью и реакционностью, их плюсами и минусами. Он сформирован этим временем, и иногда мне кажется, что в целом ряде своих оценок и выводов по поводу того, что произошло с тех пор, в какой-то степени остался в этом времени».
Валлерстайн в конце 1960-х преподавал социологию в Колумбийском университете и находился в одном из эпицентров движения хиппи и «новых левых». Если бы он преподавал в Монтане, то возможно, что «всемирная революция» 1968 года в его трудах не появилась. Движение хиппи и «новых левых» иногда называют протестом молодых бездельников, которое захлебнулось в потоке наркотиков. Самое яркое, что осталось от тех времён – рок-музыка.
Фурсов
Ядром мир-системного анализа являются понятия ядра и периферии. Далее я приведу краткое изложение этой теории Андреем Фурсовым.
Процесс постоянной экспансии капиталистической мир-экономики создаёт структуру осевого разделения труда между ядром (сердцевиной — core) и периферией. Разделение труда и «ядровость» — «периферийность» обусловлены той или иной формой неравного (неэквивалентного) обмена. За пятисотлетнюю историю капиталистической мир-экономики (КМЭ) только 10–20 % мирового населения (жители ядра) значительно увеличили свои доходы и повысили уровень жизни. Уровень доходов «остальных» 80–90 % снизился, а качество жизни ухудшилось по сравнению с тем, что было в этих зонах до 1500 г.
Наряду с ядром и периферией Валлерстайн выделяет третью зону — полупериферию, государства которой обладают частично признаками ядра, частично — периферии. Полупериферия — необходимый элемент КМЭ, опосредующий отношения между центром и периферией.
«Концентрация капитала в зоне ядра создавала одновременно фискальную основу и политический стимул для появления относительно сильных государственных механизмов, среди многих способностей и задач которых было ослабление государственных механизмов периферии», – отметил Валлерстайн. Они могли оказывать давление на периферийные государства, чтобы заставить их принять или даже развивать такие формы специализации труда, которые находились в нижней части иерархии товарных цепей (использование низкооплачиваемого труда и т. п.). Таким образом, государство играло решающую роль в создании различных уровней оплаты труда, совпадавших с тремя основными зонами КМЭ.
Гегемония, возникающая в межгосударственной системе, отражает такую ситуацию, когда одна из великих держав может навязывать свои правила и волю другим. Материальная база гегемонии — большая эффективность данного государства в агроиндустриальном производстве, торговле и финансах, что обеспечивает не только господство на мировом рынке, но и активное проникновение на внутренние рынки других стран.
Гегемония не есть результат случайного расклада карт на мировой арене. Она возникает как элемент нормального функционирования капиталистической мир-экономики, которая знала лишь три гегемонии: Соединённые провинции (Голландия) (1620–1672 гг.), Великобритания (1815–1873) и США (пик — 1945– 1967/73 гг.).
Поскольку СССР для Валлерстайна всего лишь полупериферия современной мир-системы (СМС) и поскольку сама СМС, по сути, сводится к экономическому измерению, в котором растворяется всё остальное, поскольку у американского учёного СССР автоматически оказывается субимпериалистической державой, противостояние которой единственной в таком случае (империалистической) сверхдержаве — США — становится искусственным, чем-то вроде борьбы нанайского мальчика с медведем.
Андрей Фурсов, как учёный, родившийся в СССР, не может согласиться с тем, что первая в мире страна, где победила социалистическая революция, оказалось полупериферией. Он предлагает обратить внимание не только на структуру торговли между странами, но и на промышленное производство. СССР и страны социалистического блока очень многое производили для внутреннего пользования. А если обратить внимание на военно-промышленный комплекс, то здесь СССР не выглядит полупериферией.
Вот как пишет об этом Андрей Фурсов: «И даже если принять вывод Валлерстайна о том, что если некая зона экономически выступает экономической полупериферией современной мир-системы, военно-политически она может быть иной, внешней системой, системным антикапитализмом, что, разумеется, создаёт серьёзнейшее противоречие».
Арриги и Дерлугьян
Одним из самых известных продолжателей дела Валлерстайна стал Джованни Арриги. Он дополнил перечень гегемонов мир-системы еще одним, самим ранним звеном – Генуей. Этот тезис приняли далеко не все представители мир-системного анализа. Многие (в частности, Борис Кагарлицкий) спорят с тем, что Голландия была полноценным гегемоном мир-системы. Ведь в 17 веке ещё не было промышленной революции. Голландия доминировала в торговле и финансах, а вместо полноценной промышленности у неё была рыбная ловля.
Генуя была крупным торговым и финансовым центром, но говорить о том, что она могла диктовать свою волю остальному миру не приходится. Почему Арриги считает иначе? Может быть, объяснение в том, что он итальянец и продвигает таким образом свой патриотизм?
Ещё одним видным мир-системщиком является армянский исследователь Георгий Дерлугьян. Он не превозносит роль Армении в современной мир-системе. Однако, он считает, что мир-система с масштабной торговлей была и во времена Бронзового века. И один из ключевых центров мир-системы Бронзового века находился на территории современной Армении.